Шпионские детективы

Распутин у Акунина вышел на редкость удачно

Отбросив бесчисленные домыслы, сплетни и наветы, автор отобрал все, что мы можем доподлинно знать о Григории Ефимовиче Новых, и фигура получилась колоритнейшая. Искренне верующий в Бога и в свою силу фанатик; наивный человек и в то же время глубокий психолог; больной с редкой формой эпилепсии; мужичок себе на уме, «валяющий ваньку» в салонах; либертен, считающий, что ежели по любви — то Бог простит, и т.д. Все это показано минимальными «киношными» средствами. Но самое главное — Распутин действительно врачует и действительно провидит будущее. Роман начинается с «видения сонного», в котором ему чудится Невский проспект в Гражданскую войну, в 1930-е годы, в блокаду и в наше время. Правда, при этом способный видеть будущее Распутин никак не может его понять. Этим и определяется конфликт повести — столкновение воплощенного разума Зеппа фон Теофельса (в данном случае немецкий шпион — несомненное альтер эго автора, рационалиста и западника) с этой самой загадочной славянской душой, которая, вот незадача, действительно существует и может иногда натворить чудес. Ход для Акунина необычный. До сих пор мистика присутствовала в его текстах, кажется, только в романе «Пелагия и красный петух», в остальных случаях все объяснялось естественными причинами или жульничеством. В «Странном человеке» Зепп, как всегда, выполняет полученное от командования задание, на этот раз использовав влияние Распутина на царскую семью. Но в главном он проиграл: распутинские видения следовало понять и истолковать, а на это немец оказался не способен. Нехитрый шпионский сюжет служит прикрытием для притчи о Востоке и Западе.

Вторую повесть (русская контрразведка подсовывает немцам дезу о месте начала брусиловского прорыва) приходится отнести к редким для Акунина неудачам. «Ахиллесова пята» мастера — женская психология и любовные сцены. Даже для «романа-кино», с его высокой планкой допустимой неправдоподобности, украинская националистка Мавка с ее страстью к щирому Опанасу (он же обер-лейтенант Зюсс) — явный перебор. Впрочем, нужна оговорка: это неудача для Акунина. Всем остальным российским беллетристам можно только пожелать таких неудач.

Две акунинских серии — про Эраста Фандорина и «Смерть на брудершафт» — подошли к 1917 году. Значит, теперь нам предстоит узнать, что же там все-таки не доглядели Эраст Петрович с Алексеем Парисовичем, как же оно все так неудачно вышло. Ждем с нетерпением.