‘Израиль’

Это первая книга Линор в моем читательском опыте, ранее я была с ней знакома исключительно по презабавнейшим и ироничным стрипам про Зайца ПЦ и его воображаемых друзей. Тем сильнее меня ошарашило это произведение.

Словно лоскутное одеяло, роман составлен из сотни историй, сто три короткие и длинные истории, надписи на стенах, зарисовки и воспоминания, люди, люди и звери, нет, не звери, бадшабы, обладатели речи, не являющиеся человеком, бадшабы, слоны, медведи, еноты, попугаи, кролики и жуки, мать его, жуки. Обязательно, обязательно прочитать перед книгой аннотацию, а еще лучше пару рецензий и объяснениями, иначе ни черта не понятно, и прочитаешь — все равно будет не понятно, всё равно продираться, понимать, запоминать и сплетать эту сеть самому, вручную, в своей голове. Сначала хаос, спутанные нити, клубки под ногами, путаются и мешают, но потом берешься за крючок или спицы, спицы, спрятанные в мамином шкафу, сцепленные тонкой резинкой в попытке порядка, и начинаешь работать, нет, не руками, головой, мыслью, включаем голову, догадываемся, сопоставляем, ух ты блин!

Животные обрели дар речи. Не стали умнее, не обзавелись интеллектом, не прошли школьный курс физики, нет. Просто начали говорить. Такой вот побочный эффект катастрофы, асона. А может не побочный, может ради этого всего и навалились страшные буша-вэ-хирпа, слоистые бури, вызывающие чувство экзистенциального стыда за собственные мысли и поступки. А может ради этого и осели города, обрушились здания, напала радужная болезнь на всё живое. Чтобы божьи твари заговорили.

Села я писать рецензию и давай препарировать книгу, слоями смыслы снимаю в голове, а им всё конца и края нет, столько вопросов, столько моментов задетых в каждой истории, в каждой своя боль болючая, колючая и страшная. Столько боли в книге, что невольно отшатываешься и боишься взять в руки обратно её, боишься продолжать читать, захлебнешься же да и утонешь в этой боли, стыд и позор... Персонажи идут вереницей, идут по кругу, не прекращают ходить, и у каждого своя история, свой кусочек мозаики. Персонажи — но не люди, не все люди, не всегда.

Удивительно, что подобные истории, основанные на изменении всего одного фактора в нашей обыденной жизни, вскрывают в реальности столько нарывов, столько гноя выходит наружу. Здесь, несмотря на постапокалиптическую общую картину, лишь речь имеет существенное значение, бури и радужка лишь дополняют картину, но не имеют самостоятельного влияния на реальность. Да, от бурь прячутся, они больно обдирают кожные покровы, наждачной бумагой как будто проходятся по всем попавшим в зону поражения открытым местам, да, от радужной болезни принимают без конца порошковый рокасет. Но именно речь заставляет людей признать животных равными, отказаться от мяса, организовать лагеря и гуманитарную помощь не только для двуногих, но и для четвероногих, крылатых и рогатых, рассортировать довольствие и пропилен и на тех, кого раньше ели, на ком раньше ездили, кого раньше держали для удовольствия... И тут мы возвращаемся к вопросу разума — они же только говорить научились, умнее не стали, овцы по прежнему дуры дурацкие, и это слова слона, не мои. Правильно ли это, сострадать и помогать лишь тем, кто может заявить о своих чувствах вслух? Признавать их права на государственном уровне лишь потому, что они это теперь могут потребовать?

Сама автор в интервью Афише говорит, что главный герой этого романа — эмпатия. Забавно, что везде, от моего психологического факультета до сетевой википедии, эмпатия определяется как осознанное сопереживание текущему эмоциональному состоянию другого человека без потери ощущения внешнего происхождения этого переживания. Человека. Не дикий зверь, не домашнее животное, не жук-навозник и не цирковой слон, а только человек. Признаюсь, чувство эмпатии развито у меня достаточно сильно, как у человека, который учился этому в вузе специально, как у человека, работающего много лет с людьми, мне это необходимо. Но никогда я не испытывала подобного к шерстистым нашим друзьям меньшим (фильм про Хатико же не считается, да?). А тут люди вынуждены, их заставили растянуть эту эмпатию на всех заговоривших, признать их право на сочувствие ближнего, она уже трещит по швам, вот-вот лопнет, а её всё тянут.

Так вот, я бы расширила главного героя до понятия чувства и эмоции. Хотела написать, что в основной своей массе тут чувства и эмоции отрицательные, плохие, болью пропитанные, но поняла, что нет, не права. Вспомнила историю Сони, например, на чьих глазах мать погибла, которую теперь опекает отчим (так и не поняла, состоявшийся, или не успели они?). А на контрасте вспоминается суслячий шантаж, слово-то какое получилось странное, я ж даже не до конца поняла, суслик там был, или котопсинка ручная. И очень противоречивая история слона. Журнальные статьи Артельмана-одного, Святой Артельман-второй, возня Артельмана-третьего с кроликами... И тут же подлость енотов, наглость енотов, кошачий рэкет, медвежьи истерики, собачья ревность, специально чтоль автор всю грязь в животных демонстрирует, пока люди с ног сбиваются, мечтая о свежем стейке, давясь сублимясом. А живность-то от мяса не отказывалась!

Очень обсуждабельна эта книга, полнится смыслами, перекликается со многими происходящими ныне событиями. Ничего экстремально нового не имеет, но столько боли — слишком, слишком для меня, голова болит.