‘фантасмагория’

Что произошло, пока я читала Паланика, я не знаю. Поначалу я буквально взвыла от пришедшего осознанного ужаса, КАКУЮ книгу я начала читать. Я погрузилась в вонючее дерьмо и полнейшую ересь, которая никак не связывалась в моей голове в четкую картину происходящего. Отдельные же моменты, возникающие мысленно перед глазами, были настолько мерзкими и отталкивающими, что мое настроение решительно ухнуло ниже плинтуса, и все во мне взбунтовалось с ультиматумом "Дочитать как можно скорее и ВЫБРОСИТЬ!". Это была самая ужасная книга, которую я когда-либо брала в руки.

Кое-как я перевалила за сотню страниц, стреляя глазами по строчкам, словно буквы вот-вот готовы были сорваться с мест и посыпаться бранью и острыми ребрышками мне в глаза. Я читала еще быстрее. И тут наваждение кончилось. Сюжет начал выравниваться, и я вдруг поняла, что мне стало интересно. Я стала читать более внимательно. Такое чувство, будто своим резким началом Паланик отсеил ту несмышленую часть читательской публики, которая теперь ненавидит эту книжку, и приступил к презентации шедевра. Прогнал метелкой, сыпя вслед отборным матом и трижды сплевывая под ноги. Осознав это, я начала присматриваться к главной героине Мисти, которой принадлежал дневник.

Написана книга великолепно. Кто-то верно заметил, что ее всю можно растащить на цитаты, но меня впечатлило не только это. Паланик постоянно возвращается обратно, к начальным страницам. Его фразы постоянно повторяются и постепенно расшифровываются. Представьте, что вы игровая фишка и двигаетесь вперед по расчерченной доске в зависимости от того, как бросят кости. Продвинувшись на несколько клеток вперед, вы неизменно возвращаетесь на пару назад. "Дневник" развивается точно так же.

Только начав читать, у меня создалось впечатление, будто дневник пишет Джек Торренс (персонаж из "Сияния" Стивена Кинга, отец Дэнни). Настолько выговор был похож на Джека, а происходящее смахивало на таинственный отель "Оверлук". Спустя пару абзацев я уже думала, что Паланик решил переложить дневники Кафки, но на более современный вариант, в духе нашего времени. И пусть я не знаю, кто такой Уильям Бэрроуз, но после Паланика мне непременно хочется с ним познакомиться.

Я не буду говорить, О ЧЕМ эта книга. В ней действительно есть сюжет и цепь событий. Я считаю, здесь нужно вспомнить Замятина (его "МЫ") - кому не понравилась книга, тот, откровенно говоря, глуп. Эмоции после чтения "Дневника" смешанные: хочется сказать, что книга отвратительна, но с другой стороны испытываешь чуть ли не экстаз, до такой степени она тебя восхитила. Паланик погружает в книгу отнюдь не последовательно, как это происходит в основном в писательском мире. Он окунает в повествование сразу и с головой, и срать он хотел (высказывание в тон книги), что читатель сразу не поймет, о чем речь. Это удивительно: сказать одно слово и заставить тебя представить десять!

Единственное, было в книге и то, что мне не очень понравилось. Это переизбыток мата и обрубленный резкий стиль речи. Я не люблю читать, когда автор использует не литературный язык. Теперь я могу сказать, что у Паланика самый отвратительный язык повествования, а в процессе чтения его книг возникают ТАКИЕ вкусовые ощущения, будто тебя сейчас вырвет и ты захлебнешься в собственной блевотине и дерьме. Что и рассказывать, мои вкусовые книжные рецепторы резко зашкалили за красную отметку и забили тревогу. Местами мне становилось дурно. Только приступая к чтению, можно подумать, что Паланик - долбанный недописателишка, который дрочит на свои книги, ибо других вариантов нет. Хотелось сказать: "Я тоже могу написать такую ахинею!". Причем действительно, если бы к середине книги не произошло нечто удивительное, я бы смело так заявила, потому что в начале идет бред человека, погрязшего в депрессии и страшно ненавидящего мир вокруг. Однако рука Паланика настолько матерая, что теперь уже язык не повернется.

И еще. Последний вопрос. Почему к концу книги все хорошие писатели начинают потихоньку сходить с ума? Время сдачи рукописи редакторам поджимает? В последний раз хочется чем-то блеснуть? На последних страницах все так "заверте...", что невольно вспомнился Стивен Фрай, у которого под конец книги происходит настоящий бедлам. Разумеется, это приемлимый бедлам, иначе не снискали бы они все славу как великие писатели, но почему нельзя сделать настолько фешенебельный колец, чтобы кровь застывала в жилах? Чтобы читатель еще минут десять держал книгу в руках, не в силах захлопнуть, и проглядывал глазами последние строки? Паланик мог бы так сделать, я уверена.

Таким образом, "Дневник" оставляет смешанные чувства. Я не могу абсолютно ничего объяснить, лишь упорно развожу руками. Почему книга теперь в числе моих любимых?

Who knows?